(Генрих II)
  Правитель одного из величайших государств мира совершенно не предвидел подобного исхода. Когда успел этот молодой воин с горящими глазами превратиться в его совесть и настоящий кошмар? О, когда-то это был всего лишь ничего не значащий юноша, коих так много при дворе и кои так прекрасно-покорны и уступчивы в присутствии их сюзерена... Он любил дочь короля, да, и она платила ему взаимностью, но это чувство можно было воспринять обыкновенным мальчишеством, той привязанностью, которая со временем не может не пропасть, когда между "влюблёнными" стоит всё французское общество и благородство предков одной из сторон, противопоставленное то ли бедности, то ли невзрачной незаметности (что было, впрочем, одним и тем же) другой. Кто же мог подумать, что "д'Эксмес" - удачно подобранная маска? Уж точно не король. И уж наверное сын Франциска Первого не думал, что миловидный юноша для него в одночасье превратится в злейшего врага. Казалось, что со времени страшного признания этого господина прошла вечность.
  И эта самая вечность была явно против Генриха Второго. Сколько раз он забывал обо сне уже совсем не из-за объятий своей прекрасной герцогини? Сколько ночей он, будучи до этого не особенно набожным, возносил страстные молитвы небесам, единственно способным послать смерть одному из его подданных, отправившихся на дело, угодное ему и Франции? Вроде бы самоуверенный воин, осмелившийся заявить, что он один способен помешать испанцам захватить последний оплот государства на пути к столице, должен был находиться в самой гуще боя, в самом сердце противостояния, в наиболее опасных местах. "И если хотя бы половина сказанного де Колиньи - правда, то это так и было. Что же помешало ему заполучить смертельную рану? Почему он не пропал в плену? О, не иначе как воля свыше действует против меня!" И да, против этой воли король был бессилен.
  Но молчание затягивалось. Борьба между голосом совести, говорившей, что этот дворянин спас его, Генриха, вотчину и независимость вверенного ему государства, чести, побуждающей уступить, ибо им было даровано священное слово, которого нельзя не исполнить, и необузданного страха, не позволяющего отдать приказ, который так опрометчиво был обещан, набирала обороты. Отвечать было необходимо. Но король медлил, а в его рассудке метались тени неопределённости.
  Он невольно скосил глаза: госпожа де Валантинуа, казалось, не испытывала и капли терзаний, мучивших его. Молчаливое прошение поддержки не могло быть проигнорировано. Возлюбленная передала ему по крайней мере если не полное надменности спокойствие, то часть уверенности в своих силах, позволившей ему наконец-таки выдавить из себя с максимальным достоинством:
- Милостивый сударь, мы приносим вам свою благодарность за спасение Отечества. Благодаря вам, если только господин адмирал говорил правду - а я, пожалуй, склонен ему верить, ибо он зарекомендовал себя как человек, не тратящий свои слова попусту и в отношении неизвестных и бесполезных ему людей, - наш собрат по Пиренеям не может диктовать нам свои условия. Вы храбрый воин. И будете вознаграждены, - ни звука о данном обещании. Он не осмелел настолько.
  Очередной недоумевающий взгляд в сторону застывшей де Пуатье. "Почему она бездействует? Почему?"
(Диана де Пуатье)
  Даже когда от внезапности события казалось, что выхода из нежданной-негаданной ловушки, в которую загнал фаворитку и её царственного покровителя дражайший господин д'Эксмес, не было, герцогиня умудрялась сохранять видимую невозмутимость. Этому она научилась давно: иначе с её высоким статусом было нельзя. Теперь же, когда её чудесный друг дал ей драгоценную подсказку, все черты лица женщины выражали непоколебимую холодную самоуверенность. На просителя, отец которого в прошлом доставил ей недюжинные хлопоты своим обожанием, был устремлён взгляд очковой кобры, немного ласковый, слегка презрительный: жертва, не предчувствующая броска, была интересна своей жалковатой скорой участью. Она почти улыбалась в своём превосходстве, хотя сдерживала себя, в коем искусстве она преуспела за всё время своего фактического нахождения на троне, - а потому эта улыбка не выражалась в положении губ, ибо тогда её дело было бы проиграно, а противник - предупреждён. И вооружён.
  "О, эта беззащитность, прикрытая дерзостью, великолепна. Отчаяние - плохой советчик, друг мой." Последняя реплика, это своего рода воззвание, была замечательна. И имела, пожалуй, своё недюжинное воздействие. На кого? На короля, разумеется.
  Диана чуть склонила голову набок и поймала молящий взгляд своего верного раба. "Ах, Генри, почему же ты так мягок? Чуть только ситуация вышла из под царственного контроля - и вот, милостивые судари и сударыни, наблюдайте и мотайте на ус. Неуверенные, бегающие глаза, не смеющие взглянуть прямо на ваше лицо, поджатые губы, морщинка у переносицы... Видимые проявления его беспокойства позволят вам в момент просчитать свою максимально возможную дальнейшую выгоду. Во время того, как этот король не будет знать, что вам ответить. Как сейчас." Эта слабохарактерность правителя и раздражала, и радовала герцогиню одновременно. Конечно, она давала бесконечные возможности вертеть им и его поступками, а следовательно, и судьбой самой Франции. Но порою фаворитке это казалось слишком простым делом... О, не случайно было даровано кокетке это имя. Олицетворение богини охоты, она любила игру, запутанную и сложную; обожала выходить неизменно невредимой из лабиринтов человеческих сознаний. Ей удавалось просчитывать ходы, как и не снилось и умнейшему из шахматистов. Исходя из интересов честолюбия, она и предпочла дофина Франции во времена любви к ней несравненно более твёрдого и решительного мужчины. Хотя и последний мало что мог ей противопоставить, теряясь, как ребёнок, при первом же неодобрительном слове или взгляде.
  Такие уж личности попадались ей на пути. И потому она не в пример им, по-настоящему, уважала коннетабля. Монморанси во многом походил на неё, и перед неприятностями этот хитрец пасовал редко. "Лазейка всегда отыщется."
  "Вот чем он мне нравится, так это тем, что ораторство - его конёк. О да, заговорить Генри может кого угодно. И не ответил на прямой вопрос даже... пока. Однако, кажется, он уже готов уступить. Ах, как мы чувствительны, когда заходит речь о нашей чести! Ещё, чего доброго, отпустит. Этого допустить нельзя..." Голос короля умолк. Этим перерывом нельзя было не воспользоваться. Холодно и размеренно, чувствуя свою неуязвимость, Диана начала спасать ситуацию:
- Государь, неужели этот человек не наскучил вам? Ни к чему тратить своё драгоценное время, - за этим она прямо взглянула на Габриэля. - Милостивый сударь, позвольте осведомиться о том праве, которое позволило вам ворваться, как в свой дом, в Лувр? Вы осмелились самовольно устроить себе аудиенцию, в то время как король заявил, что сегодня принимать никого не может, - Пуатье выдержала паузу, а затем снова бросилась в бой. - Кажется, даже вы признали своё вторжение дерзким, так извольте объясниться, прежде чем со всей наглостью спрашивать что-то с вашего сюзерена и ставить условия тому, кому вы некогда клялись безответно служить верой и правдой.
  "Зачем торопиться? Всё в наших руках. Не вздумай сдаваться, Генрих. Не дай упасть своей и без того дрожащей короне..."

Отредактировано Анкалимэ (2012-04-29 18:00:01)

(Генрих II)
   Король мог наконец-то выдохнуть с облегчением. Какое воздействие оказали на него холодно-точные, попадающие в цель слова возлюбленной - этого не описать словами. Просто вдруг появилось ощущение, что он за каменной стеной, которую не пробить и самому совершенному тарану.
   "Да... будь она мужчиной, я бы десять раз остерёгся, прежде чем встретиться с нею с глазу на глаз." Он с гордостью глянул на сидевшую рядом красавицу и сразу же понял, какую глупость только что осмелилось сморозить его сознание. "Боже мой, какой абсурд. Хвала небесам, что она женщина. Хотя нет, это слишком приземлённо... Диана. Для этой богини не могло быть иной судьбы." Он окинул глазами точёную фигурку своей фаворитки, царственной осанкой и густыми волосами цвета ночи (убранными назад и скрытыми диадемой, даже слишком скромной (по его разумению) сравнительно с прекрасным челом) которой никогда не уставали восхищаться - как он сам, непосредственно ей высказывая своё обожание, так и множество сочинителей, коих так много было при сверкающем богатством дворе, не исключая и большинства придворных (которые, впрочем, держали при себе свои восклицания ввиду известных обстоятельств), и в очередной раз подумал: "Вот кто был рождён стать королевой. Екатерина - ничто, когда рядом она. Нет ни малейшего качества, которого она могла бы ей противопоставить. Ах, почему так несправедлива судьба!"
   Да, как ему ни хотелось официально называть герцогиню своей, этой возможности у него не было. Род Медичи был из тех, чьим могуществом нельзя было пренебречь. К тому же его представительница, являвшаяся его законной супругой, кажется, вполне смирилась со своим нелицеприятным положением и не мешала Генриху творить всё, что ему вздумается. И это вполне его устраивало. Не до конца, разумеется. Однако и такое положение дел было достаточно приемлемым.
   А вот стоящий перед ним воин был одним из тех, кто, как создавалось впечатление, вечно стоял на его пути. Вот и сейчас, невольно (а как же без этого?..) вспомнив события лет давних, свои жгучие подозрения и жуткую ревность по отношению к Жаку де Монтгомери, король не мог преодолеть злобы, даже ненависти, которая имеет обыкновение переноситься на потомков тех, кто обычно вызывал у нас сии не самые доброжелательные чувства при жизни. Увы юноше, который очень сильно напоминал своего отца своей недюжинной доблестью и невыдержанным характером, что уже был виден в нём... Но, так или иначе, король не оставлял надежды на то, что его слово по-прежнему нерушимо, а величие - неоспоримо.
   Но только он хотел произнести речь, которая бы и подтвердила это, и побудила Пуатье к решениям более действенным, ибо дальше тянуть было некуда (так как на прямой вопрос всё же должен следовать прямой ответ; юлить ему, в чьих руках власть, казалось чрезвычайно низким делом), как раздался стук в дверь и второй непрошеный гость за вечер - на этот раз герольд - пожаловал с почтительным поклоном в зал.
- Ваше Величество, срочные вести. К вам с визитом крайне важная персона. Английский посол с дипломатической миссией ко французскому двору.
   "Да как же это? Ведь было приказано: больше никого." Он не знал, обрушить ли ему лавину своего негодования на своего подчинённого или благодарить его за то, что он подоспел так, с какой-то стороны, вовремя и удержал его от поступка крайне нежелательного. Теперь слово можно было сдержать позже, причём эта задержка была бы обусловлена законными обстоятельствами. Должен же так называемый д'Эксмес понимать, что дела государственные стоят выше его личных интересов?
- Что ж, виконт, прошу меня извинить. Своё обещание я помню и намерен сдержать его... через некоторое время, - и уже к провозгласившему появление неожиданного гостя: - Такое лицо не следует заставлять ждать в приёмной. Проси.
   К последовавшей ситуации он готов не был...
(Диана де Пуатье)
   Своим положением она наслаждалась. Ещё бы, уже столько лет - с самого начала царствования Генриха, бывшего дофина, нынешнего монарха, - практически вся власть была в её руках. Стыдиться положения королевской наложницы? Ха! Стыдно и неловко было всем окружающим её людям высшего общества. О да, ежедневное вынужденное преклонение пред некоронованной царицей, которая имела происхождение не лучше их, наносило значительные удары по их самолюбию. Хотя как о таком качестве может идти речь, в то время как другой участи придворные и не искали? Гордость и честолюбие - это про неё. Она сумела добиться того статуса, который был ей по душе, означая неизменное восхищение ею со стороны всей мужской части французского света и столь же постоянную неприязнь со стороны женщин, чувствующих свою явную мелочность. Ну а все остальные... Что ж, такова была их судьба - быть вечными пресмыкающимися пред сильными мира сего. И одной из таких Диана могла назвать себя по праву.
   "Мне предоставили великую честь вести диалог с этим юношей? Это занятие мне по душе. Отец был сломлен - сына постигнет та же участь. Всё вернётся на круги своя."
- Да, дело воистину важное, спора нет. Да и что ожидать иного... Вы же воин, так? Скорее воин, чем придворный. Вам более пристало ходить в атаку и бить противника шпагой по зубам. Действительно, каких же с вас требовать церемоний и элементарного уважения к венценосной особе? - она словно рассуждала сама с собой, не давая возможности виконту ответить на её язвительные реплики. - Но теперь вы говорите не с испанцами. Пора примерить на себя маску благородного человека, которым вы, хоть по крови, являетесь. Да, я понимаю, это тот костюм, что одевается вами нечасто и без особой охоты, однако же - коль уж вы целиком не отказываетесь от двора ради кровавого поприща, подчиняться известным тут законам - ваша прямая обязанность.
   "Ну так как, дорогой мой? Жив ещё? Какое оружие обнажишь против подобного артиллерийского обстрела?"
   На этом моменте дверь с грохотом раскрылась, повергнув в недоумении несчастного Валуа, совсем ничего не понимающего в этой жизни. "Браво! Монморанси, друг мой, ты сработал на славу. Вовремя." Это того стоило - посмотреть на лицо и короля, и просителя в этот момент. "Кого нарядили англичанином?.. Хотя какое мне дело? Во-первых, неужели мало родственников и подчинённых, не сильно примелькавшихся при дворе, у коннетабля? Ну и во-вторых - до этого шута мы не дойдём, нет. Маршал свою часть плана выполнил, честь ему и хвала. Теперь моя очередь. Проявим справедливость. Немного милосердия к побеждённым... пусть порадуются, прежде чем быть окончательно разгромленными злым Роком."
- Как, Ваше Величество, вы предпочтёте обществу своего верного слуги, вернувшегося с поля боя за Родину, какого-то посланника? - она обратилась к королю, не могущему ей отказать ни в чём. Затем взглянула на герольда, остановившегося в нерешительности и не знающего, чей приказ выполнять. - Пусть он подождёт. Он проделал долгий путь через пролив - несколько минут не будут особенным для него препятствием, не так ли? Король кивком голову подтвердил приказ. Постороннее лицо покинуло зал. Теперь понимала смысл происходящего одна госпожа де Валантинуа. Ну и ещё один герцог, который, что очевидно, находился совсем неподалёку...
- Справедливо, Ваше Величество. Пренебрегать своими обещаниями недостойно Вас. Но Вы-то и совсем не думали о таком исходе. Просто в чистоте своей души Вы кое о чём забыли... - внушительная пауза, предоставляющая замечательнейший простор воображению. - Нельзя допустить, чтобы Вашей добротой и честностью пользовались смелые, но расчётливые придворные. Моя память подводит меня, господин виконт, - теперь она обращалась уже к Монтгомери-младшему непосредственно, - или ваша? Пора и вам вспомнить кое-что, раз уж король от своего слова не отпирается.
   Скромная, почти незаметная улыбка на лице... "Не слишком ли рано? Да нет. Генри бы не сдержался."

(Генрих II)
   "Святая Мадонна, что происходит?!.." Генрих на момент опешил. Конечно, подтвердить приказ своей немеркнущей вечной любви для него труда не составило, но то было сделано машинально - просто-напросто король не задумывался над правотой своих поступков, когда его изволения либо решения просила особа, в плен красоте которой он сдался уже давно. Он был храбр с какой-то стороны. Это проявлялось в горячности его неоднозначных поступков, происходящих редко, но имеющих обыкновение поражать всех, кто являлся их свидетелями. И этот мужчина, честолюбивый и отважный (о его отрицательных качествах, известных всем, сейчас упоминать нет смысла, обратим внимание на немногие положительные, нередко ускользающие от нас), принявший своё высокое предназначение и не готовый к другому, не потерпел бы над собой, казалось бы, никакой власти, кроме Божьей. Однако тот же самый правитель, как заметил бы любой мало-мальски видящий житель Франции, уступил женщине. И сейчас не понимал ровным счётом ничего в её загадочном поведении и словах, заставших его врасплох.
   "Мы бы получили отсрочку! О чём она думает, зачем?.." Он хотел потребовать немедленно объяснений и метал в сторону трона по соседству взгляды, в которых преобладало удивление и непреодолимое желание получить ответы. Вот уж во что Генрих никогда бы не поверил, так это  в то, что Диана вдруг сделалась более лояльна к сыну своего... бывшего возлюбленного. "А вдруг?.. Да нет! Конечно же нет! Ведь она всегда утверждала и клялась, что не любит его! Да и поверить в это, видя её отношение к пойманному, поверженному графу, было бы полным заблуждением. Она сама вынесла ему хладнокровный приговор - это ли не доказательство?" Он вслушивался в интонации голоса, такого родного, такого неоднозначного сейчас, только и успевая, что кивать и делать вид, что всё идёт, как надо и как предусмотрено им (о вмешательстве в разговор не могло быть и речи, разумеется), чтобы - не дай Бог! - сей молодой человек не понял его растерянности. "Но, кажется, господин виконт и сам не возьмёт в толк, с какой это радости ему привалило такое счастье."
   Тем временем Пуатье дошла до сути. Да, теперь всё становилось более-менее ясно королю. Его находчивая любовь нашла выход из вроде бы неразрешимого положения. Постепенно сознание собственной неосведомлённости и оскорбление этим, всяческие предположения, одно хуже и немыслимей другого (что она на самом деле любила Жана, что готова по истечении стольких лет простить его и смилостивиться над его сыном, в котором было так много от отцовских былых орлиных черт лица, такое же количество храбрости и безрассудства), отошли на второй план. "И право же, какой только вздор не придёт в голову." Генрих удовлетворённо втянул в себя дух уверенности и окончательно (почти) вернул себе былое состояние. Но одна маленькая особенность сложившегося положения всё ещё не давала ему покоя. А именно: король на память свою никогда не жаловался (с подобными пороками его деятельности давно бы пришёл конец, корону бы захватил какой-нибудь предприимчивый искатель - да хоть испанец тот же) - более того, умудрялся держать в своей голове и успешно совмещать бесчисленные доклады и договоры. Но вот обстоятельств былой встречи с виконтом он не помнил. Дело было в том, чтоб поскорее отделаться от него, послав на войну? Пожалуй. Как бы то ни было, детали того разговора от него ускользнули. "Весьма неосмотрительно с моей стороны. Должно же было быть нечто важное во всём этом, какой-то козырь - иначе бы Диана не щеголяла им так. Что же?.." Оставшуюся паузу он мучительно пытался вспомнить, но ответ ускользал от него с завидной регулярностью, что его весьма раздражало. Впрочем, не очень. Ибо король предоставил право слова той, в ком был уверен, как в самом себе - если не больше. А потому предвкушал победу.
(Диана де Пуатье)
   "Ирония тебе не изменяет никогда, друг мой... Право же, ты напоминаешь своего отца, но не этим. Тот был смирён и покорен, как раб. Что ж, у тебя тоже представится шанс склониться - если не перед красотой, то перед хитростью. Сей час настанет, не сомневайся... Ой, да не настал ли он уже? Кажется, да." Госпожа де Валантинуа не могла не упиваться замешательством виконта. Уж что она любила больше всего, так это сознание того, что ситуация в её твёрдых руках, под неусыпным контролем. Это случалось часто, да. Порою слишком часто. Но торжество над давно покорённым умом Генриха и то чувство, которое испытывала сейчас сия гордячка, отличались. Не совсем кардинально, но, тем не менее, значительно. В юноше текла кровь того, у кого были весьма недюжинные сила духа и воля в сочетании с прекрасной доблестью. К тому же он не питал к ней никакой привязанности - да что там, даже приязни. Тем слаще было упование. Непокорённая, сильная душа проигрывает поединок - что может быть приятнее для одерживающего победу?
   "Но где же наш острый язычок? Ах, он пропал... Как сие печально." Какими же разными были взгляды, устремлённые на неё! Один с неизменным обожанием и другой - далёкий от этого, но так напоминающий тот страстный, годы тому назад с усердием искавший её ответного взмаха ресниц... Но она не позволила себе погрузиться в пучину прошлого. Неизвестно, к чему мог привести её этот омут и в какую бездну утянуть. Темнота прошлого могла погасить замечательную ясность будущего. Этого допустить никак было нельзя. А потому Диана переглянулась с королём и ухмыльнулась кончиками прекрасных губ.
   "Ну что, Генри, ты прекратил сомневаться во мне? Сам бы никогда не додумался поймать врага в ловушку его же слов. Нет, ну как же прямолинейны мужчины бывают порою..." Она невольно внутренне вздохнула. "И как легко читаются их намерения. Даже уже неинтересно." Она поджала губы. С д'Эксмеса было, вроде бы, достаточно. Он так долго ждал, терпел, страдал... "Может, уже милосердно разрешить его мучения? А то от внутреннего напряжения, не приведи Господь, с ума сойдёт очень достойный юноша... стоп. А почему бы и нет? Разве это не очередной положительный исход?.. Нет, как всё складывается. Куда ни взгляни - сплошные плюсы." Герцогиня с достоинством и вновь мелькнувшей крупинкой заинтересованности взглянула прямо на юношу; чуть дёрнув головой, вновь отправила свой взор блуждать по большой двери в тронный зал за его фигурой. "Да ага, жди, пока этот молодой здоровый разум затмится. К тому же слово короля... Ладно уж."
- Как, вы не припоминаете? Что ж, вернёмся к образам былого. Вы сначала сказали Их Величеству - воспроизвожу ваши слова не достословно, но с тем же смыслом, - что ради освобождения вашего отца остановите продвижение противника на пути к сердцу Родины. Пока правильно? - Диана совершенно с серьёзной миной на лице задала сей риторический вопрос. В своей правоте она не сомневалась и лишь ждала подтверждения, чтобы подвести окончательную черту под судьбою смельчака, осмелившегося на открытое противостояние - и кому? Ей, прекрасно поднаторевшей в искусстве обращать всякое оружие против его же владельца. Игра была превосходной, но бессмысленной.
- А за этим вашим обещанием следовало другое... Право же, сударь, следить за своими словами иногда бывает полезно. Я могу вспомнить и дальнейшее за вас, но, быть может, вы сами это сделаете? Хотя бы попытайтесь. Вытягивать воспоминания - утомительная работа. Потрудитесь же, в конце концов, помочь слабому полу, представительницей которого я невольно являюсь.
   "Нет, это просто великолепно. Что бы было, если б я не запомнила его опрометчивости? Ну да, конечно. Несчастному узнику вернули бы крылья. Но, к счастью, я не потеряла из виду ничего важного. А полёт... он опасен. Жан, вспомни сына Дедала. В тюрьме спокойнее."