181 - Майклу Страйту (отрывки)

[Отрывок из Письма № 181 Майклу Страйту, январь-февраль 1956 г.]
(набросок)

Конечно (этот факт -- внешний по отношению к моей истории), Эльфы и Люди -- просто различные аспекты Человеческого и отражают проблему Смерти, как она видится личности ограниченной, но добровольной и отдающей себе отчёт. В этом мифологическом мире Эльфы и Люди родственны в своих воплощённых формах, но в отношении их "духов" к миру времени представляют различные "эксперименты", в каждом из которых есть своя присущая ему тенденция -- и слабость. Эльфы представляют -- так, как это было -- художественные, эстетические и чисто научные аспекты Селовеческой природы, но на более высоком уровне, чем у реальных Людей. То есть: они преданно любят физический мир и желают наблюдать и понимать его для себя -- как другое (а именно, реальность, происхлдящую от Бога в той же степени, что и они сами), а не как материал для использования или основу власти. У них также есть выдающийся "вторично- творческий", или художественный, дар. Они потому "бессмертны". Не "вечны", но будут жить в сотворё нном мире, покуда длится его история. "Убитые" болезнью или разрушением их воплощённой формы, они не уходят от времени, а остаются в мире -- развоплощённые или же рождённые вновь. По мере того, как идут века за веками, это становится тяжкой ношей, особенно в мире, где существует злоба и разрушение (я опустил мифологическую форму, которую в этом сюжете принимает Злоба или Падение Ангелов). Простые перемены как таковые -- не "злы": они представляют собой развёртываание истории, и избегать их -- противостоять замыслу Бога.

Но слабость Эльфов -- в их печали по прошлому, в том, что они потеряли волю к переменам: как если бы человек, ненавидящий очень длинную всё продолжающуюся книгу, хотел остановиться на любимой главе. Потому они до некоторой степени пали на коварство Саурона: они возжелали некоторой "власти" над другими как они есть (что совершенно отлично от искусства), чтьобы сделать действенной их собственную волю к сохранению: предотвратить перемены и сохранять всё вокруг свежим и прекрасным. "Три Кольца" были "чисты", потому что их предназначение было в ограниченном смысле добрым; в него входило исцеление нанесённого злобой вреда наравне с простым предотвращением перемен; кроме того, эльфы не желали подчинить себе волю других и завладеть миром ради собственного удовольствия. Но с падением "Власти" все их слабые усилия сохранить прошлое рассыпались в пыль. В Средиземье для них не осталось ничего, кроме усталости. Потому Элронд и Галадриэль ушли. Гэндалф -- особый случай. Он не был ни создателем, ни перврначальным владельцем Кольца, но оно было отдано ему Кирданом в помощь при выполнении его задачи. Гэндалф, окончив свои труды и выполнив данное ему поручение, вернулся домой, в землю Валаров.

Уход за Море -- не Смерть. Вся эта "мифология" -- эльфоцентрична. В соответствии с ней настоящий Земной Рай, дом и царство Валаров, существовал вначале как физическая часть земли.

Ни в мифологии этой, ни в истории нет "воплощения" Творца. Гэндальф был "сотворён", хотя, возможно, он -- дух, существовавший прежде в физическом мире. Как "маг" он был послан Валарами, или Правителями, помочь разумным существам Средиземья противостоять власти Саурона -- власти, слишком великой для них самих. Но, поскольку с точки зрения этого сказания и мифологии Власть -- когда она завладевает или пытается завладеть волей и мыслями других (кроме как с их согласия) -- есть зло, эти "маги" были воплощены в жизненные формы Средиземья и страдали потому и телом, и разумом. И потому они были подвержены опасности воплощённых -- возможности "падения", греха, если вам угодно. В основном это проявлялось в них как нетерпение, ведущее к желанию управлять другими ради достижения собственных благих целей, а в конце концов -- неизбежно к желанию осуществлять собственную волю любыми средствами. Саруман поддался этому искушению. Гэндалф не поддался. Но с падением Сарумана "добро" было должно прилагать куда большие усилия, проявлять куда большую самоотверженность. Так Гэндалф встретил и перенёс смерть; и он вернулся назад (или, по его словам был послан) с большею силой. И хотя кому-то эта история может напомнить Евангелие, на самом деле она не имеет с ним ничего общего. Воплощение Бога бесконечно величественнее всего, что я осмелюсь написать. Здесь я сосредочился на Смерти как на части физической и духовной природы Человека и на Надежде без гарантий. Вот почему повесть об Арагорне и Арвен кажется мне наиолее важным из приложений; это -- неотъемлимая часть истории, хоть она и не могла быть помещена в главное повествование без разрушения его структуры; я планировал сделать его "хоббитоцентричным", т.е. (первоначально) рассмотреть облагораживание простоты.

[Ни один из набросков, из которых собран этот текст, не был завершён.]

перевод Андрея Горелика

190 - Из письма к Райнеру Анвину

от 3 июля 1956 года

[В июне Толкин получил из отдела прав на зарубежные издания издательства Allen&Unwin составленный переводчиком "Властелина Колец" список топонимов из этой книги на голландском языке, сопровожденный просьбой: "Не могли бы вы отослать их обратно, как мы надеемся, вместе с разрешением их использовать?"]

Надеюсь, что вы, так же, как и отдел прав на зарубежные издания простите мне, что я сейчас, наконец, отвечаю по поводу голландского перевода вам. Этот вопрос весьма важен (для меня) - я очень обеспокоен и раздражен и мне пришлось проделать большое количество ненужной работы в самое неудобное время. ….

Против всякого "перевода" имен собственных (даже компетентным переводчиком) я возражаю в принципе, совершенно категорическим образом. Я вообще не понимаю, почему переводчик считает, будто он должен и имеет право делать что-либо в этом роде. То, что речь идет о "воображаемом" мире, не дает ему никакого права переделывать этот мир по своему усмотрению, даже если бы он смог за считанные месяцы создать новую согласованную систему, подобную той, на выработку которой я потратил годы.

Полагаю, что он оставил бы названия в покое, если бы мои хоббиты говорили на итальянском, русском, китайском или еще каком-то языке. Или же если бы я пытался сделать вид, что "Шир" ---- это какой-то воображаемый "Лоамшир"1 в настоящей Англии. Однако в проработанных с такой тщательностью воображаемой стране и воображаемом времени имена собственные еще важнее, чем в "историческом" романе. Конечно, если отбросить "выдуманную" старину, то в основе "Шира" лежит именно сельская Англия, а не какая-либо иная страна; причем Голландия из всех европейских стран здесь, вероятно, менее всего уместна, в частности, по топографическим соображениям. (На самом деле топографии Голландии и Англии настолько различны, что, несмотря на близость их языков, и, во многих случаях, идиом, которая могла бы в какой-то мере облегчить работу переводчика, топонимы Голландии в данном случае совершенно неприемлемы). Географические названия "Шира", если взять первый список, представляют собой "пародию" на названия сельской Англии, в той же мере, в какой пародией являются его обитатели - они, как и было задумано, соответствуют друг другу. В конце концов, это английская книга, написанная англичанином, и, вероятно, даже тот, кто хочет, чтобы текст перевели на понятное ему наречие, не стал бы просить переводчика специально уничтожать местный колорит. Я не требую от переводчика глоссария, хотя был бы рад ему, в тех (редких) случаях, когда значение топонима существенно. И я бы не хотел в книге, где речь идет о воображаемом отражении Голландии, встретить Hedge, Duke'sbush, Eaglehome или Applethorn в качестве "переводов" 'sGravenHage, Hertogenbosh, Arnhem или Apeldoorn! Эти названия не являются английскими - они просто не имеют национальности.

На самом деле карта Шира играет весьма небольшую роль в повествовании и предназначена по большей части для создания фона. Хотя она и создана на основе некоторого знакомства с историей английских топонимов, которого, похоже, нет у переводчика (полагаю, что и в области истории голландских топонимов он не обладает глубокими познаниями). Но такое знакомство переводчику и не понадобилось бы, если бы он оставил названия в покое. На первой карте нужно просто заменить заголовок на Een Deel von 'The Shire' и больше ничего не менять, хотя не повредит и замена "к" на naar в таких указателях, как "к Литл Делвин".

Переводчик (судя по косвенным признакам) просмотрел приложения, но не использовал их. Поэтому он не осознает, на какие трудности обрекает себя в будущем. Ведь ясно, что "англосаксонский" язык Рохиррим слабо напоминает голландский. Одним словом переводчик своими весьма неуклюжими пальцами разрывает в клочья сеть, в структуру которой он едва попытался вникнуть. ....

Здесь, разумеется, упущено из виду следующее существенное соображение: даже в тех случаях, когда структура географического названия может быть полностью восстановлена носителем языка (что встречается редко), этого, как правило, никто не делает. Если в воображаемой стране используются настоящие географические названия, или же такие, которые тщательно сконструированы так, чтобы соответствовать знакомым образцам, они становятся неотделимы от целого, "звучат, как настоящие" и переводить их по смыслу совершенно недопустимо. Названия этого голландца должны были бы звучать, как настоящие голландские. И, хотя я совсем не знаток голландского языка и мало что знаю об особенностях истории голландских топонимов, я подозреваю, что это не так. В любом случае некоторые из них бессмысленны или полностью ошибочны, как если бы вы встретили Цветник, Новгород, Озеро Как, Документы, Ветчинск и Смущенск, а потом выяснили, что в оригинале фигурировали Флоренция, Неаполь, Озеро (Lago di) Комо, Шартреc, Гамбург и Флиссинген!

В подтверждение моей критики я прилагаю подробные комментарии к этим спискам. .... Я уверен, что карты и имена собственные лучше всего (а для переводчика и издателя это и выгоднее всего?) по возможности не трогать, и вставить вместо самого ненужного приложения словарик имен (с объяснением значений, но без ссылок). Я могу предоставить такой словарь для перевода.

Хочу сразу же сказать, что я не потерплю подобных выкрутасов с личными именами. То же относится и к имени (слову) "хоббит". Я не допущу больше никаких хомпенов (по поводу которых меня никто не спрашивал), хоббелов или еще чего-нибудь в этом роде. Эльфы, гномы, тролли - да, это всего лишь современные эквиваленты соответствующих терминов. Но хоббиты (и орки) принадлежат тому миру и эти слова должны остаться неизменными, независимо от того, звучат они по-голландски или нет. ....

Если вы полагаете, что я не прав, то я буду огорчен, но не изменю своего мнения. Те немногие, с кем у меня была возможность посоветоваться, отреагировали столь же резко. В любом случае я не хочу, чтобы со мной обошлись а ля Mrs Tiggywinkle† = Poupette a l'epingle.* За что, впрочем, Б[еатрис] П[оттер] тоже всыпала переводчикам по первое число. Хотя, возможно, и с более вескими основаниями. Я не лингвист, но я понимаю кое-что в именах собственных, специально изучал их и, на самом деле, весьма зол.

Пpимечания

1 Термин, обозначающий воображаемое "деревенское" графство.

† Персонаж книги "The Tale of Mrs. Tiggy-Winkle" Б. Поттер. - Примечание переводчика.

* Даже Canetang=Puddleduck [то есть cane, "утка" + etang, "водоем"] на несколько порядков лучше, чем это!

перевод Талиорнэ

211 - К Роне Беар

[В своём письме Рона Беар задавaла ряд вопросов, чтобы использовать ответы Толкиена на встрече любителей "Властелина Колец". Почему, спрашивала она, Сэм в главе "Решения господина Сэммиума" произносит в эльфийском восклицании "О Элберет Гилтониэль", тогда как везде используется форма "А Элберет Гилтониэль"? (Речь шла о первом издании книги.) Что означает это восклицание и слова Фродо в предыдущей главе "Аийа Эарендил Эленион Анкалима!"? Затем мисс Беар задавала ряд пронумерованных вопросов. "Вопрос 1": Почему (в первом издании, I. 221) конь Глорфиндела описывается как имеющий "поводья и удила" в то время, как эльфы скакали на конях без поводий, седла и упряжи? "Вопрос 2": Как Ар-Фаразон мог разгромить Саурона, когда у того было Одно Кольцо? "Вопрос 3": Каковы цвета двух магов, упомянутых, но не названных в книге? "Вопрос 4": Как одевались в Средиземье? Была ли крылатая корона Гондора похожа на Валькирий или же как рисуют на сигаретах "Галуаз"? Объясните значение Эл- в Элронд, Элладан, Элрохир; когда Эл- значит "эльф", а когда -- "звезда"? Объясните значение имени Леголас. При осаде Гондора скакал ли Король-колдун на птеродактиле? "Вопрос 5": Кто это -- Старейший Король, упомянутый Бильбо в песне об Эарендиле? Он -- Единый?] 14 октября 1958 года Мертон Колледж, Оксфорд

Дорогая мисс Беар,

боюсь, что отвечаю слишком поздно, но я не мог написать раньше. Я только что вернулся после годового отсутствия, целью которого было позволить мне закончить некоторые "учёные" работы, которые я забросил, занимаясь непрофессиональными пустяками (вроде "Властелина Колец"). На самом деле время было в основном занято печальными заботами, в т. ч. болезнью моей жены; но весь август я был вынужден, забыв про время, работать семь дней по много часов, чтобы завершить часть моей работы, прежде чем отправиться по официальному делу в Ирландию. Я вернулся всего несколько дней назад, как раз успев к нашему осеннему триместру.

Улучив свободную минуту, я постараюсь коротко ответить на ваши вопросы. Большая часть моей книги озадачивает меня самого; многое было написано так давно (кое-что -- чуть ли не 20 лет назад), что я читаю это теперь как написанное кем-то другим.

Использование О в II стр. 339 -- ошибка. Виноват на самом деле я сам, взяв это со стр. 338, где Гилтониэль О Элберет -- конечно же, цитата из I стр. 88, где это -- "перевод" на английский, во всём, кроме имён собственных. Восклицание Сэма, однако, произнесено на чистом эльфийском, и, поэтому, там должно быть А, как в I стр. 250. Поскольку хоббитский язык представлен английским, О можно объяснять как его собственную неаккуратность, но я не собираюсь делать этого. Он был "вдохновлён" произнести своё восклицание на языке, которого не знал (II 338). Хотя стиль и метр восклицания заимствованы из гимнов, оно отражает, думаю, эту частную ситуацию.

Значит оно более или менее следующее: "О Элберет Возжёгшая Звёзды (в прошедшем времени: этот эпитет относится к доисторическим временам, а не означает постоянного действия) с небес взирающая, к тебе взываю я ныне во тьме (страха) смерти. О узри меня, Вечнобелая!" Вечнобелая -- неадекватный перевод, как и снежно-белая в I 88. Элемент уи (ойо на примитивном эльфийском) означает вечно; как фан-, так и лос(с) используются для выражения белого, но фан имеет оттенок белизны облаков (на солнце); лосс ссылается на снег.

Амон Уилос, на Высшеэльфийском -- Ойолоссе,* было одним из названий высочайшей вершины Валинорских Гор, на которой жили Манвэ и Варда. Потому Эльф, использующий или слышащий имя Фануилос, не только думал (или представлял себе) о величественной фигуре, облачённой в белое и взирающей сверху на смертные земли, но в то же время представлял себе огромную вершину, покрытую снегами, увенчанную ослепительно-пронзительным белым облаком.

Анкалима = "черезвычайно яркий". Элемент кал+ -- обычный корень, обозначающий свет; калима -- "сверкащий бриллиант"; ан- -- превосходный или усилительный префикс.

Вопрос 1. Я мог бы ответить: "трюкач может ехать на велосипеде с рулём!" На самом же деле узда было необдуманно использована для того, что следовало бы, полагаю, называть недоуздок.[1] Или, скорее, раз уж добавлены удила (I 221), давно (глава I 12 была написана очень рано) я не подумал о природном общении эльфов с животными. Конь Глорфиндела мог иметь декоративный недоуздок с пером, с ремнём, украшенным драгоценностями и маленькими колокольчиками, но удила он, конечно же, не использовал. Я изменю узду и удила на недоуздок.

Вопрос 2. На этот вопрос и на всё, что он подразумевает, отвечено в "Падении Нуменора", которое ещё не опубликовано, но пересказать которое я сейчас не могу. На Одно Кольцо нельзя напирать слишком сильно, поскольку оно, несомненно, -- черта мифическая, хоть мой сказочный мир и описывается в более или менее исторических терминах. Кольцо Саурона -- лишь одна из мифических трактовок помещения чьей-либо жизни (или силы) в некоторый внешний объект, который подвержен потому захвату или разрушению с катастрофическими последствиями для владельца. Собирайся я "философствовать" об этом мифе или хотя бы о Кольце Саурона, я назвал бы его мифическим отображением того факта, что потенция (точнее, может быть, сказать "потенциальность") для использования и получения результатов должна быть овеществлена и потому выйти -- более или менее -- из-под непосредственного контроля владельца. Тот, кто желает применять "власть", должен иметь подданых, отличных от него самого. Но он зависит от них.

Ар-Фаразон, как повествуется в "Падении", или Акаллабете, завоевал поражённых ужасом Сауроновых подданых, а не самого Саурона. Саурон же лично "сдался", добровольно и коварно**: он по собственной воле позволил отвезти себя в Нуменор! У него, естественно, было Одно Кольцо, и потому он быстро завладел мыслями и волей большинства Нуменорийцев. (Я не думаю, что Ар-Фаразон знал что-нибудь об Одном Кольце. Эльфы, покуда могли, хранили всё, связанное с Кольцами, в большой тайне. В любом случае, Ар-Фаразон с ними не общался. В "Повести лет" III стр. 364 сожно обнаружить намёк на это: "Тьма пала на Нуменор". За Тар-Атанамиром (эльфийское имя) следует Aр-Адунахор (нуменорийское имя). См. стр. 315.[2] Изменение имён сопровождалось полным отказом от дружбы с Эльфами и от "теологического" учения, перенятого у них Нуменорийцами.)

Саурон был побеждён прежде всего "чудом" -- непосредственным действием Бога Творца, изменившего облик мира, когда к нему воззвал Манвэ: см. III стр. 317. Хоть Саурон и уменшился до "злобного духа, несомого чёрным ветром", не думаю, что стоит сомневаться насчёт этого духа, уносящего Одно Кольцо, от которого теперь во многом зависела его способность овладевать умами. Что Саурон не был сам уничтожен гневом Единого -- не моя вина; проблема зла и терпимого к нему отношения вечна для всех, кого интересует этот мир. Неуничтожимость свободных духов даже Сотворившим их -- факт, также неизбежный для тех, кто верит в их существование или же, в художестенном произведении, делвет вид, что верит.

Саурон, конечно, был "поражён" катастрофой и ослаблен (потратив очень много энергии на совращение Нуменора). Ему требовалось время для восстановления собственной телесности и власти над бывшими подданными. Он был атакован Гил-галадом и Элендилом до полного установления нового господства.

Вопрос 3. Я не назвал цветов, потому что не знаю их. [3] Не уверен, что они имели отличительные цвета. Различать необходимо было трёх, оставшихся в относительно небольшом пространстве Северо-запада. (Об именах см. В[опрос] 5.) Я действительно не знаю ничего конкретного о двух других -- они же не связаны с историей С.-З. Я думаю, они ушли посланниками в дальние области Востока и Юга, далёко от мест, где жили Нуменорийцы -- в сущности, миссионерами на "оккупированных врагом" землях. Не знаю, удачны ли они были, но думаю, что потерпели неудачу, как и Саруман, хотя, несомненно, совершенно иначе; я полагаю, что они были основателями тайных культов и "колдовских" традиций, переживших падение Саурона.

Вопрос 4. Я не знаю деталей одежды. Я исключительно ясно и подробно представляю себе пейзажи и "природные" объекты, но не предметы материальной культуры. Полина Бэйнз черпала вдохновение для Ф.<ермера> Джайлса в основном с картин в средневековых рукописях -- за исключением рыцарей (смахивающих немного на Короля Артура)*** стиль подобран достаточно верно. За исключением того, что мужчины, особенно в северных землях, таких, как Графство, могли носить бриджи, скрытые ли плащом или мантией или же просто сопровождаемые туникой.

Для меня несомненно, что на территории, описываемой в моём повествовании (а она велика), "одежда" у разных народов, Людей и других, в Третью Эпоху сильно различалась в соответствии с климатом и местными обычаями. Как было и в нашем мире, даже если мы рассмотрим только Европу, Средиземноморье и очень близкий "Восток" (или Юг) до победы в наше время наименее приятного стиля одежды (особенно для мужчин и "бесполых"), которую показывает писаная история -- победы до сих пор не окончательной, даже среди тех, кто больше всего ненавидит место своего рождения. Рохирримцы не были "средневековыми" в нашем понмании. Стиль Гобелена Bayeux (сделанного в Англии) соответствует им достаточно хорошо, надо только помнить, что "теннисные сетки", одетые на солдатах -- грубая условность для обозначения кольчуги из мелких колец.

Нуменорийцы Гондора были горды, своеобразны и архаичны; я думаю, представлять их лучше всего "по-египетски". Они во многом напоминали "египтян" -- в любви и умении строить, величественно и масивно. И в большом интересе к происхождению и к могилам. (Но, конечно, не в "теологии"; в этом отношении они напоминали древних евреев и были даже более пуританами -- но это слишкоми долго -- действительно объяснить, почему у "добрых" или "антисауроновских" народов во "Властелине Колец" практически не существовало явной "религии",**** точнее, религиозных актов, мест и церемоний.) Я думаю, что корона Гондора (Ю. Королевства) была очень высокой, как и корона Египта, но с прикреплёнными -- не прямо назад, а под углом -- крылышками.

<Воспроизвести рисунок Толкиена невозможно по техническим причинам.>

В С. Королевстве была только диадема (III 323). Ср. различие между С. и Ю. царствами в Египте.

Эл. "Звезду" и "эльфа" отличить затруднительно, посколько происходят они от одного и того же базового элемента ЭЛ "звезда"; как первый элемент в сложных словах, эл- может обозначать (или, по меньшей мере, символизировать) и то, и другое. Отдельным словом "звезда" было в примитивном эльфийском *элен, множественное *элени. Эльфы были названы эледа/элена "Эльф" (Высшеэльфийское Элда) потому, что были найдены Валаром Ороме в долине при свете звёзд; с того времени они всегда любили звёзды. Но имя это особенно относилось к тем, кто со временем последовал за Ороме на Запад (в основном они ушли в Заморье).

Сероэльфийская (Синдаринская) форма должна была бы быть эл, мн. элин, и элед, мн. элид. Но последнюю форму Серые Эльфы (Синдары), не ходившие за Море, практически не использовали; она сохранилась только в нескольких собственных именах, как в Эледвен "По-эльфийски прекрасная". После возвращения в изгнании Нолдоров (части Высших Эльфов) Высшеэльфийское элда было снова заимствовано Серыми эльфами как элд > элл, и относилось к Высшим Эльфам-изгнанникам. Таково, несомненно, происхождение эл, элл- в таких именах, как Элронд, Элрос, Элладан, Элрохир.

Элронд, Элрос. *рондо - прим[итивное] эльфийское слово "пещера". Ср. Нарготронд (укреплённая пещера у Р. Нарог), Агларонд и т. д. *россе значит "роса, брызги (водопада или фонтана)". Элронд и Элрос, дети Эарендила (любящего-море) и Элвинг (эльфийской-пены), были похищены сыновьями Феанора в последнем действии вражды между высшеэльфийскими родами Нолдорских князей из-за Силмариллов; Силмарилл, который был отнят у Моргота Береном и Лутиэнью и дан Королю Тиноголу, отцу Лютиэни, отошёл к Элвинг, дочери Диора, сына Лютиэни. Младенцев нe убили, а бросили на произвол судьбы -- в пещере с водопадом над входом. Там их и нашли: Элронда в самой пещере, а Элроса -- барахтающегося в воде. [4]

Элрохир, Элладан: эти имена, данные Элрондом сыновьям, ссылаются на тот факт, что они были "полуэльфами" (III 314): у них были как смертные, так и эльфийские предки с обеих сторон; Туор -- со стороны отца, Берен -- со стороны матери. Оба имени означают эльф + человек. Элрохир можно перевести как "Эльф-рыцарь"; рохир - поздняя форма (III 391) рохир "повелитель коней" от рох "конь" + хир "хозяин": Прим. Эльфийское рокко и хер или херу: Высшеэльфийское рокко, хер (херу). Элладан можно перевести как "Эльф-Нуменориец". Адан (мн. Эдаин) было Синдаринской формой имени, данного "отцам людей", членам Трёх Родов Друзей Эльфов, чьи потомки стали потом Нуменорийцами, или Дун-эдаин.

Леголас означает "зелёные-листья", лесное имя -- диалектная форма синдаринского лаеголас: *лассе (Высшеэльфийское лассе, С. лас(с)) "лист"; *гва-ласса/*гва-лассиэ "собрание листьев, листва" (В. Э. олассиэ, С. голас, -олас); *лаика "зелёный" -- основа ЛАЙ как в лаире "лето" (В. Э. лаика, С. лаэг (использовалось редко и заменялось обычно на калэн), лесное лэг).

Птеродактиль. И да, и нет. Я вовсе не собирался делать коня Короля-Колдуна тем, что сейчас называют "птеродактилем" и часто изображают (с куда меньшей призрачной очевидностью, которая сопровождает многих чудовищ новой и зачаровывающей полунаучной мифологии "Предыстории"). Но он, очевидно, -- птеродактилический и многим обязан мифологии; его описание можно даже понять так, что он -- последний оставшийся в живых от предшествующих геологических эпох. [5]

Вопрос 5. Манвэ, супруг Варды, или -- на Сероэльфийском -- Манвэ и Элберет. Посколько Валары не имели собственного языка, в таковом не нуждаясь, они не имели "истинных" имён, а только индивидуальности, и их имена были даны им Эльфами. По происхождению, следовательно, они были "прозвищами", то есть ссылались на некоторую поразительное свойство, функцию или деяние. (То же верно в отношении "Истари" или Магов, кто были посланниками Валаров и сродни им.) В последствии каждая индивидуальность имела несколько "прозвищ"; имена Валаров в различных эльфийских языках (или языках Людей, получивших свои знания от Эльфов) вовсе не обязательно были как-то связаны между собой. (Элберет и Варда "Звёздная владычица" и "Величественная" -- не связанные между собой слова, относящиеся к одному и тому же лицу.) Манвэ (Благословенный) был Повелителем Валаров и, потому, высшим, или Старейшим, Королём Арды. Арда "царство, королевство" -- имя, данное нашему миру, или земле, как месту в необъятности Эа, выбранному быть троном и владением Короля -- из-за его знания, что там появятся Дети Бога. В космогоническом мифе Манвэ называется "братом" Мелькора, то есть они были равны возрастом и силой в замысле Творца. Мелькор стал бунтовщиком, Дьяволом этих преданий, оспаривавшим с Манвэ королевство Арды. (На Сероэльфийском он обычно зовётся Морготом.)

Единый не обитает физически где-либо в Эа.

Должен сказать, что всё это "мифическое", а не какая-то новая религия или видение. Насколько я знаю, это просто фантазия для выражения, единственным доступным мне способом, некоторых моих (смутных) представлений о мире. Всё, что я могу сказать, это то, что если бы это было "историей", то было бы сложно подогнать земли и события (или "культуры") к той действительности, которой мы располагаем, археологической или же географической, какой-либо части того, что называется сейчас Европой; хотя в отношении Графства, например, подчёркивается, что оно было расположено в этом регионе (I стр. 12). [6] Я мог бы подогнать всё гораздо лучше, если бы повествование не зашло слишком далеко, прежде чем этот вопрос встал передо мной. Я надеюсь, что черезвычайно долгий, хотя и не бесконечный, разрыв++ во времени между Падением Барад-дура и нашими Днями достаточен для "литературной достоверности", даже для читателей, знакомых с тем, что известно (или представляется) как "предыстория".

Мне необходимо было, полагаю, сконструировать воображаемое время, а что же до места -- крепко стоять ногами на земле-матушке. Я предпочитаю это противоположному способу поиска дальних планет в "космосе". Хоть и занимательные, они чужие и не любимы кровной любовью. Средиземье (Middle-earth) (кстати говоря, если это замечание необходимо) -- не моё изобретение. Это -- модернизация или изменение (Н[овый] А[нглийский] С[ловарь] "a preversion" ("искажение")) старого слова для обитаемого Людьми мира: oikoumene; "срединность" - из-за смутной идеи о расположении между окружающими Морями и (в северном представлении) между льдом Севера и огнём Юга. Др. английское middan-geard, средневековое а. midden-erd, middleerd. А то многие обозреватели, похоже, воображают, что Средиземье -- другая планета!

Теологически (если это слово не слишком грандиозно) картина представляется мне менее противоречащей тому, во что некоторые (я в том числе) верят как в истину. Тем не менее: я намеренно написал сказание, которое построено на опредлённых "религиозных" идеях, но вовсе не аллегория их (или чего бы то ни было другого) и которое не упоминает их явно, ещё менее -- проповедует их. Я не буду теперь отходить от этого принципа и осмеливаться на теологические изыскания, на которые неспособен. Могу сказать только, что уж если это сказание "про" что-то (отличное от него самого), то оно не про "власть", как, похоже, думают многие. Домогательства власти -- всего лишь двигатель сюжета и относительно неважны сами по себе, как мне кажется. В основном она о Смерти и Бессмертии; и о "побегах" ("escapes") -- продолжительной долговечности и долголетней памяти.

Искренне ваш

Дж. Р. Р. Толкиен

Сноски Толкиена

(*) (См. плач Галадриэли I 394) ойолоссео = от горы Уилос.

(+) На Высшеэльфийском. Существовал также более или менее синонимичный корень гал (соответствующий гил, применимому только к белому или серебряному свету). Эту вариацию г/к не следует путать с грамматическим изменением к > г в Сероэльфийском, имеющем место в начале составных слов или после тесно связанных префиксов (подобно артиклям). Так -- в Гил-галад (звёздный свет). Ср. палан-дириэль в сравнении с а тиро ниу.

(**) Обратите внимание на выражение III стр. 364 [2ое издание стр. 365] "взят как пленник".

(***) А именно, принадлежащих к нашему "мифологическому" Средневековью, в котором вопреки истории перемешаны стили и даты, отстоящие друг от друга более чем на 500 лет; большинство их, конечно же, не существовало в Тёмные века ок. 500 г. от Р.Х.

(****) Почти что единственный признак "религии" виден в II стр. 284 -- 385 в "Молитве (Grace) перед Едой". Это -- действительно -- в ознаменование Усопших, а теология сводится к "тому, что есть за Домом Эльфов и пребудет вовеки", т.е. -- за смертными землями, за памятью о непадшем Блаженстве, за пределами физического мира.

(++) Мне представляется, что это разрыв длиной порядка 6000 лет, так что мы теперь в конце Пятой Эпохи, если Эпохи были примерно той же длины, как В. Э. и Т. Э. Но мне кажется, что они сокращались; поэтому, надо думать, на самом деле мы сейчас в конце Шестой Эпохи или же в Седьмой.

Примечания составителя

1. Это исправление было внесено при последующих перепечатках. <В стандартном однотомном издании "Властелина Колец" нет ни узды, ни недоуздка, зато есть седло и стремена (стр. 227), что ещё более странно, не правда ли? -- AG>

2. В приложении А к "Властелину Колец" (III. 315) предшествующим Ар-Адунахору Королём Нуменора назван Тар-Калмакил; упоминание здесь Тар-Атанамира -- по-видимому, не более, чем простая описка. См. далее "Неоконченные сказания", стр. 226 -- 227.

3. В другом месте Толкиен назвал двух других магов Итрюн Луин, Голубые Маги; см. "Неоконченные сказания", стр. 389 -- 390.

4. В Указателе к "Силмариллиону" имена Элронд, Элрос и Элвинг переведены как "Звёздный купол", "Звёздная пена", "Звёздная роса". Эти интерпретации имён - более поздние, чем приведённые здесь.

5. Этот абзац взят из другого текста данного письма (наброска). Посланный вариант более краток в данном вопросе.

6. "Места, в которых Хоббиты жили, -- несомненно, те, где они живут и сейчас: Северо-Запад Старого Света, к востоку от Моря."

перевод Андрея Горелика

214 - Еще немного из жизни хоббитов ( к А.К.Нанну)

(Ответ читателю, который указывает на явное противоречие во "Властелине Колец": В главе "Долгожданное угощение" утверждается, что хоббиты "дарят другим подарки на свои дни рождения", а Горлум говорит о Кольце как о "подарочке". И рассказ о том, как оно ему досталось, заставляет предполагать, что его сородичи ко дню рождения получали подарки.)

В письме А.К.Нанна далее говорится:"Значит, верно одно из следующего:

1) народ Смеагорла вовсе не сродни хоббитам, как предполагал Гэндальф;

2) хоббиты только недавно начали дарить подарки на свои дни рождения;

3) Обычаи струсов (Stoors) (к которым относился Смеагорл) отличались от обычаев других хоббитов;или,

5) выходит, что в тексте допущена ошибка.Я был бы очень признателен вам, если б у вас нашлось время для небольшого исследования по этому вопросу."

Дорогой мистер Нанн!

Вы считаете меня кладезем премудрости, тогда как я лишь летописец Третьей Эпохи. И я уверен, что огрехи моей летописи - не ошибки, то есть не ложные факты, но лишь пропуски и недостаток информации, вызванные необходимостью уместить всю историю в книжные рамки и не отягощать ее подробностями, не относящимися непосредственно к сюжету. (попытка изложения от лица осведомленного рассказчика).

Так, что, мне кажется, в вопросе о днях рождения мы можем отбросить ваши (1) и (5) (У вас нет (4)).

Что касается (1). Гэндальф там действительно говорит " сдается мне", но это согласуется с его мудростью и характером. Он скорей бы сказал "я могу заключить" на более современном языке о том, чего он непосредственно не видел, но о чем у него имеется твердое суждение. (Вы увидите в Приложении А, что маги появились незадолго до первых письменных упоминаний о хоббитах, которые к тому времени уже разделились на три разных породы). И Гэндальф отнюдь не подвергал сомнению свой вывод.

Ваше (2) было бы возможным, но так как летописец говорит там "хоббиты" (что относится ко всей хоббитской расе), а не "хоббитанские хоббиты" или "хоббитане", мы должны заключить, что обычай дарить подарки был в какой-то форме у всех разновидностей, включая и струсов.

Но так как ваше (3) абсолютно верно, можно ожидать, что даже такой древнейший обычай у разных пород проявлялся по разному. С возвращением струсов в Глухоманье в 1356, все контакты между этой дегенерирующей группой и предками хоббитан прервались. До инцидента Смеагорла-Деагорла прошло еще 1100 лет (2463 год), а к моменту Угощения в 3001 году, когда нас знакомят с обычаями хоббитанских хоббитов, бездна времени уже 1650 лет.

Все хоббиты не любят перемен, но отколовшиеся струсы вернулись к более примитивной и дикой жизни небольших и вырождающихся сообществ (похоже, что между 2463 и началом исследований Гэндальфа, касающихся Кольца, все они вымерли (кроме Смеагорла,конечно) или бежали от мрака Дул Гулдура). В то время как в Хоббитании за 1400 лет ее существования сложилась более устойчивая и социально развитая жизнь, где значение родственных связей для их жизненного уклада поддерживалось тшательно разработанными традициями и обрядами.

Хотя я не стал подробно описывать этот любопытный, но весьма характерный аспект их поведения, все, что касается Хоббитании, может быть изложено более или менее детально, тогда как о жизни приречных струсов во многом можно лишь строить догадки.

"Дни рождения" обладали весомой социальной значимостью. Тот, кто отмечал день рождения, звался именинником. Обычаи, связанные с днями рождений, будучи очень давнего происхождения, регулировались довольно строгим этикетом, и следовательно, зачастую сводились к простым формальностям, что можно предположить и из "подарки, как правило, недорогие", и из упоминаний о передареных подарках. Что касается подарков: в обычае было и дарить, и получать подарки на свой день рождения, но эти обычаи различались, и по происхождению, и по значению, и по этикету. О "Получении" повествователь не упоминает (так как это не связано с Угощением), но этот обычай древнее, и значит, он более формализован. (Он связан, конечно, с инцидентом Смеагорла-Деагорла, но повествователь, вынужденный говорить кратко и лишь о главном, и говорить устами Гэндальфа, который обращается к хоббиту, естественно, не останавливается особо на знакомых каждому хоббиту вещах).

Древний ритуал получения подарков связан с родственными отношениями. Это первоначально являлось признанием членства именинника в клане или семье, и празднованием годовщины его "вступления" в сообщество. (В древности это "вступление" отмечалось вскоре после рождения ребенка путем объявления его имени семье или главе клана). Ни мать, ни отец никогда не дарили подарков своим детям (за исключением редких случаев усыновления). Но от главы клана обычно ждали подарка, хотя бы и символического.

А дарить подарки было личным делом каждого, и никаких ограничений по родству тут не было. Дарили вроде как в благодарность за службу, дружбу или помощь, особенно в истекшем году.

Можно отметить, что хоббиты, как только они становились "ребятами" (то есть "ходунами" и "говорунами", чего формально ждали от них к их третьему дню рождения), дарили подарки своим родителям. Эти подарки они, по идее, должны были сделать сами (то есть найти, вырастить или смастерить), и самые маленькие дарили обычно букеты полевых цветов. Может, отсюда и пошел обычай дарить "благодарственные подарки" более широкому кругу лиц, и именно это и объясняет, почему даже в Хоббитании считалось удобным дарить то, что принадлежит тебе или сделано тобою. И подарок из сада или мастерской был типичным "благодарственным подарком", особенно для небогатых хоббитов.

По хоббитанскому этикету, именинник ждал подарков от всех родичей не далее четвероюродных и живущих не далее 12 миль от его дома. (Отсюда хоббитское выражение "12-мильный кузен", то есть тот, кого лишь закон обязывает считать вас родней и дарить вам подарки, и кто бы вам ничего не дарил, если б от его двери до вашей было больше 12 миль по его собственным подсчетам).

Даже близкие друзья, если они не родня вам, не обязаны были ничего дарить (хотя они и могли). 12-мильное ограничение - это, несомненно, довольно-таки недавнее дополнение к традиции, и связано оно с постепенным разрушением родственных сообществ и семей и рассеянием родственников в результате долгой оседлой жизни.

Получаемые подарки (вне сомнений, это сохранилось со времен древнейших как принятое в маленьких семьях), должны были вручаться имениннику наедине и желательно накануне празднества, самое позднее - до полудня этого дня. Считалось очень неприличным выставлять свои подарки напоказ, по отдельности или все вместе - наверно, чтобы избежать всяческих конфузов, возникающих порой на наших свадебных экспозициях, которые ужаснули бы хоббитов. Хоббитам на свадьбу ничего не дарили, разве что цветы. (Свадьбы справлялись как правило весной или в начале лета). Помощь же в обустройстве дома или хозяйства (если пара собиралось обзаводится собственным домом или отдельной норой в смиалах) оказывали родители с обеих сторон задолго до события.

Таким образом, даритель мог выбрать подарок, соответствующий его кошельку и уважению к имениннику, не привлекая к этому особого внимания и не оскорбляя ничьих чувств (если такое случалось), кроме именинниковых. Да обычай и не требовал дорогих подарков. А хоббитов вообще куда легче привести в восторг неожиданно щедрым или желанным подарком, чем оскорбить формальным знаком семейного родства.

Это все проглядывает и в рассказе о Смеагорле и Деагорле, в применении к этим двум довольно-таки жалким типам. Деагорл, как родственник (несомненно, что в маленьком сообществе все в родстве), уже успел вручить свой обязательный подарок Смеагорлу, хотя они, должно быть, отправились на рыбалку с раннего утра. И ему, как мелкому скряге, уже жаль своего подарка. А Смеагорл, еще более жадный и низкий, старается своим днем рождения оправдать акт насилия. "Потому что мы хотим его" - так он обосновывает свое главное требование. И он также намекает, что подарок Деагорла никудышный и дрянной, но что Деагорл заявляет, что и так расщедрился не по средствам.

Именинник дарит подарки - исключая упоминавшиеся ранее подарки родителям (в более примитивных сообществах, до сих пор живущих кланами в смиалах, именинник также преподносил подарок "главе рода". Нигде ничего не упоминается о родителях Смеагорла. Мне представляется, что он был сиротой, и вряд ли на свой день рождения дарил кому-то подарки, кроме бабушки, да и той неохотно. Рыбу, должно быть. Затем, похоже, и вся рыбалка. И это было бы вполне в духе Смеагорла преподнести ей рыбу, пойманную Деагорлом на самом деле!) - самые различные по форме, месту и времени вручения, согласно своему возрасту и статусу. Обычно в Хоббитании хозяин и хозяйка дома или норы дарили подарки всем под своей крышей, всем слугам и работникам и всем ближним соседям. И они могли как угодно удлинять этот список, вспоминая обо всем, чем им услужили в предыдущем году. В общем-то понималось, что для дареных подарков закон не писан, но оставить без привычного подарка (ребенка, слугу или соседа по улице) значило выразить серьезное неудовольствие и упрек. У юнцов и жильцов (т.е. не имеющих своего дома), таких обязательств, как у хозяев, не было, но они обычно дарили подарки тем, кого любили, и сообразуясь со своим кошельком. "Как правило, недорогие" - относилось ко всем подаркам.

Но Бильбо и в этом, как и во многом другом, был исключением. Его Угощение было просто невероятным по щедрости, даже для состоятельного хоббита. Но вообще-то праздничный пир был привычной именинной церемонией, и давался обычно вечером этого дня. Всем приглашенным вручались подарки от хозяина, и те предвкушали их, как обязательную часть общего удовольствия (на первом месте был сам пир). Но они не приносили с собой подарков! Хоббиты решили бы, что это страшно неприлично. Если ты не подарил еще своего подарка (как родственник), то сделать это было уже поздно. Остальные подарков не дарили в принципе - это было бы воспринято как плата за угощение или попытка сравнивать подарки, и всем было бы очень неловко. Иногда, если очень близкий друг не мог прийти на пир (из-за дальности расстояния или по другой причине), он мог выслать ответ на приглашение вместе с подарком - обычно что-нибудь из еды или вино, с тем, что бы выставить на праздничный стол.

Мне кажется, описанное в книге складывается в некую картину жизненного уклада, которая даже и после этого письма остается неполной. Все это, конечно, я мог бы включить куда-нибудь в Пролог. Но Пролог и так слишком длинен и перегружен подробностями (хотя я немало выбрасывал), и так говорят даже критики, признающие в целом его полезность и не советующие читателям пропустить его и не смотреть на него.

Да и это письмо, пожалуй, получилось чересчур длинным. Хотя вы и просили о чем-то подобном, но все же, наверно, не в таком количестве. Но вы так порадовали меня своим интересом к хоббитам, интересом глубоким и серьезным и даже позволившим вам заметить пропуск в моем тексте, что я просто не мог ответить отпиской.

Что ж, узнав обо одном, захочется узнать и другое: и вы без сомнения увидите в рассказе "о подарках" и такие куда более антропологические темы, как родство, семейство, клан и т.д. Я позволю себе добавить кое-что и на этот счет, иначе, получив мое письмо и сравнивая его с текстом, вы захотите еще о чем-нибудь спросить, например, о бабушке Смеагорла. Гэндальф представляет ее как главу семьи (семьи большой, зажиточной и уважаемой), и даже называет матриархом.

Насколько я знаю, у хоббитов в обычае моногамия (Более того, они чрезвычайно редко женятся вторично, даже если супруг умер очень молодым), и я бы сказал, что их семейный уклад скорее "патрилинейный", чем патриархальный. Так, их фамилии передаются по мужской линии (а жена принимает фамилию мужа), и титул главы семьи обычно принадлежит старейшему мужчине. В случае больших и влиятельных семейств (таких, как Туки), которые даже неимоверно разрастаясь, сохраняют свою цельность, и которые скорее можно назвать кланами, глава обычно - старейший мужчина самой прямой ветви наследования. Но управление в семье, и ведение хозяйства не монархия (хотя и бывают исключения), а скорей дуархия, где хозяин и хозяйка имеют одинаковый статус, но разные обязанности. Каждый из них представляет другого в случае его отсутствия (включая смерть).

Если хозяин умирает первым, его место занимает хозяйка, и принимает звание главы семейства или клана (если у мужа было это звание). Таким образом, этот титул не переходит к сыну или другому наследнику при ее жизни, если только она сама его не уступит. (Здесь рассматривается только формальное главенство в семье, что не включает владение собственностью и распоряжение ею. Это совершенно разные вещи, хотя для больших семей, живущих единым домом, это зачастую одно и тоже. В других случаях титул главы семьи был просто знаком почтения и поэтому уступали его редко). Так что вполне могло случится, что долгожительница с сильным характером оставалась бы главой семьи и при взрослых внуках.

Лаура Бэггинс (Грабб в девичестве), оставалась главой семейства Норгордских Бэггинсов до 102 лет. Т.к. она была на 7 лет моложе мужа (который умер в 93 года в 1300 по Л.Х.), она носила это звание 16 лет до 1316 и ее сын Банго стал главой лишь в 70 лет и был им 10 лет до своей безвременной смерти в возрасте 80 лет. Бильбо стал главой после смерти своей Туковской матери Белладонны в 1334, когда ему было 44 года.

Затем, после ряда странных событий, вопрос о главенстве у Бэггинсов совершенно запутался. Унаследовать этот титул должен был Отто Саквилль-Бэггинс, титул, и может быть, и имущество Бильбо, если б тот умер, не оставив завещания. Но после полного фиаско 1342 года, когда Бильбо, признанный умершим, вдруг возвратился, объявлять о его смерти уже боялись. Отто умер в 1412, его сына Лотто убили в 1419, а его жена Любелия умерла в 1420. Когда господин Гэмджи оповестил в 1421 году об отплытии Бильбо (и Фродо), по-прежнему невозможно было признать их умершими.

И когда господин Гэмджи в 1427 году стал Мэром, он утвердил вердикт, гласящий: "Если обитатель Хоббитании в присутствии надежных свидетелей уйдет в Море, выразив намерение не возвращаться, либо при обстоятельствах, которые явно подтверждают такое намерение, тогда он или она должны лишаться всех имеющихся у них к этому моменту званий, прав и имущества, каковые переходят к их наследникам согласно установленному порядку и обычаю либо согласно воле ушедшего, по обстоятельствам дела". Звание главы Бэггинсов перешло тогда, вероятно, к наследникам Понто Бэггинса, к Понто 2-му, должно быть.

Хорошо известен случай Великой Лалии (или, если не очень вежливо, Жирной Лалии). Фортинбрас 2, бывший одновременно Таном и Главою Туков, женился на Лалии в 1314, когда ему было 36 и ей 31. Он умер в 1380 в возрасте 102 лет, но она намного пережила его, погибнув нелепой смертью в 1402 году, в возрасте 119 лет. Так что она правила Туками и Великими Смиалами 22 года и была настоящим матриархом, великой и памятной всем, хотя, может, и не особо любимой. То, что ее не было на Угощении в 1401, объясняется трудностями транспортировки (из-за ее большого объема и неподвижности), а не ее преклонными годами.

Ее сын Ферумбрас так и не женился, потому что, как утверждали злые языки, не нашлось невестки согласной жить с Лалией под одной крышей. Лалия, в ее последние и самые тучные годы, любила, чтоб ее по утрам выкатывали в особом кресле к Главным Дверям, подышать свежим воздухом. Весною 1402 года ее неуклюжая провожатая нечаянно перекатила кресло через порог и вывалила Лалию на ступеньки и далее в сад. Так завершилась эта жизнь и это правление, которые вполне могли соперничать с жизнью и правлением Старого Тука.

Повсюду ходили слухи, что провожатой той была Жемчужина Тук, сестра Пина, хотя Туки и старались избежать огласки. Когда праздновалось вступление Ферумбраса в права, Туки формально выразили свое сожаление и неудовольствие по поводу случившегося, не допустив Жемчужину к церемонии и пиру. Но не прошло не замеченным, что позже (когда позволили приличия), она появилась в прекрасном жемчужном ожерелье из Тановых запасников.

У каждого семейства были свои правила на случай, если глава умирал, не оставив сына. У Туков, у которых звание главы было связано со званием и (когда-то военной) службой Тана, наследование шло строго по мужской линии. (Титул и обязанности Тана немедленно передавались по наследству после смерти прежнего Тана, а не переходили к вдове. Но Ферумбрас, будучи Таном Ферумбрасом 3-м с 1380, до 1402 занимал лишь маленькую холостяцкую комнатушку в Смиалах)

В других крупных семьях главенство могло переходить от усопшего через его дочь к старшему внуку (независимо от возраста дочери). Этот обычай был в ходу у семейств не столь древнего происхождения и без родовых поместий и старинных летописей. В таком случае наследник (если он получал почетное звание), брал фамилию отца матери, хотя часто сохранял и фамилию своего отца (на втором месте). Так было и с Отто Саквилль-Бэггинсом. Звание главы Саквиллей перешло к нему через его мать Камелию. Отсюда и его абсурдное самомнение и стремление стать главой сразу двух семейств - редкое отличие! (Он тогда, вероятно, звался бы Бэггинс-Саквилль-Бэггинс). Этим объясняется его раздражение в связи с приключениями и пропажами Бильбо, не говоря уж о том, что из-за усыновления Фродо ему не досталось и имущества.

Я думаю, что в хоббитском законодательстве всегда было спорным вопросом (хотя упомянутый случай господин Гэмджи, будучи Мэром, уберег от рассмотрения): может ли усыновленный главой семейства претендовать на это звание. Случай приемыша из другого семейства особых сомнений не вызывал - главенство определялось кровным родством и не могло переходить к чужаку. Но было и такое мнение: если приемный сын - близкий родственник с той же фамилией (т.е. прямой потомок какого-то общего для всех прадеда), и если его усыновили до совершеннолетия, то он наделялся всеми правами настоящего сына. Это мнение (разделяемое Бильбо) Отто, естественно, всячески оспаривал.

Нет никаких оснований полагать, что у струсов Глухоманья сложился матриархат. У струсов из Забрендии (Buckland) и Восточного Удела ничего подобного не было, хотя их обычаи и законы все еще отличались от хоббитанских. Гэндальф употребил слово "матриарх" (точнее, так выразился его переводчик) не в антропологическом смысле, он просто имел в виду женщину - фактическую главу клана, что вполне могло случится, если она надолго пережила мужа и обладала твердым характером.

И очень похоже, что в вырождающейся колонии Приречных струсов женщины (как часто бывает в подобных обстоятельствах) дольше сохраняли былую сметку и жизнестойкость, и следовательно, часто занимали господствующее положение.

Однако, не следует, я думаю, считать, что их брачный уклад существенно изменился, и что они перешли к матриархату или к многомужеству (хотя это и объясняло бы отсутствие всякого упоминания об отце Смеагорла). В те времена на Западе повсюду была принята моногамия, а все прочее воспринималось с омерзением, как свойственное Тьме.

перевод Миссис Аксман

246 - О событиях на Роковой Горе и их последствиях.

Письмо к миссис Эйлин Элгар, сентябрь 1963. (ответ на размышления читательницы по поводу отказа Фродо уничтожить Кольцо у Роковой Расселины)

Очень немногие (на самом деле, как я смотрю теперь по письмам, только вы и еще один), как-то отметили "поражение" Фродо. А это очень важный момент.

С точки зрения рассказчика, события на Роковой Горе определила логика повести с самого ее начала. То, что произошло, не было искусственно сконструировано мною, и я не предвидел этого заранее. (Вообще-то, так как эти события должны были стать решающими для всей книги, я сделал в свое время несколько набросков и пробных вариантов на разных стадиях развития повествования. Но ни один из них и близко не напоминает того, что получилось в итоге) Но по крайней мере одно мне стало ясно: что Фродо, после всего происшедшего, не смог бы добровольно уничтожить Кольцо.

Размышляя над окончательным решением (как над сюжетным исходом), я понял, что именно такой исход определяет центральную идею представленной мною теории подлинного благородства и героизма. Фродо действительно не удается как герой, как это понимают простые умы. Он не выдержал до конца, отступил, сдался. Я не говорю о "простых умах" с презрением: они зачастую очень четко чувствуют простую правду и видят абсолютный идеал, к которому надо стремиться, даже если он недосягаем. Их слабость в следующем: во-первых, они не воспринимают неоднозначности данной ситуации во Времени, когда само понятие абсолютного идеала расплывчато; и во-вторых, они, как правило, забывают о том, что зовется Жалостью или Милосердием, которые странным образом присутствуют в этом мире, и без которых ни в коем случае нельзя выносить моральные суждения (так как эти качества - часть Божественной натуры). Их высшее проявление принадлежит Богу.

Ограниченность наших суждений и несовершенство наших знаний обязывают нас использовать две разных шкалы морали. Для себя мы должны представлять свой абсолютный идеал и стремиться к нему без всяких компромиссов, так как мы не знаем предела своих сил (включая поддержку свыше), и если мы не нацелены на высшее, мы, конечно, отступим гораздо раньше, чем могли бы.

К другим же, если мы знаем достаточно, чтобы судить о них, мы должны подходить с меркой, смягченной милосердием, без пристрастия, неизбежного в суждениях о себе, и такой меркой оценивать их стойкость в борьбе с обстоятельствами (Мы часто видим, как подобную двойную шкалу используют святые, оценивая свою стойкость в борьбе с лишениями или соблазнами, и глядя на других в подобной ситуации).

Мне не кажется, что поражение Фродо - моральное поражение. В последний момент мощь Кольца должна была достигнуть своего максимума, и никто не смог бы ему противиться, тем более после долгого обладания, месяцев усиливающих мучений и если он истощен и обессилен. Фродо сделал все, что он мог и полностью себя потратил (как орудие Провидения), и он создал ситуацию, в которой могла быть достигнута цель его Похода. За свое смирение (с которого он начал), и за свои страдания он был совершенно справедливо вознагражден величайшими почестями. А своей жалостью и терпением по отношению к Горлуму он заслужил высшую Милость: помощь в завершении того, чего сам он не смог.

Мы - смертные создания, и наша способность управлять душой и телом, трудиться и выносить страдания имеет свой предел. Мне кажется, лишь тогда можно признать моральное поражение, когда человек после недолгого напряжения своих сил, и близко не подойдя к их пределу, прекращает усилия или отказывается терпеть. И чем ближе он подходит к этому пределу, тем меньше можно его винить.

(Здесь не берется в расчет вмешательство Провидения. Фродо получает "поддержку" : сперва - чтобы ответить на призыв (в конце Совета Элронда) после долгой борьбы с желанием отказаться от ноши; и позже - чтобы противиться искушению Кольца (в такие моменты, когда объявить Кольцо своим и таким образом обнаружить себя было бы фатальным), и чтобы выстоять в особо трудных ситуациях. Но милость свыше не безгранична и отмеряется скупо, ровно столько, сколько ее субъекту нужно для выполнения своей задачи.

Тем не менее, я думаю, человек может попасть в ситуацию, когда от него требуется пожертвовать всем, когда выполнение задачи требует невероятного напряжения сил, далеко за пределами его возможностей, более того, за пределами возможностей любого смертного, чье тело и душа могут быть погублены или непоправимо искалечены. Так бывало и на нашей памяти, и в истории. В таких случаях судить человека надо по тому, с чего он начал, и как долго, по сравнению с максимумом отпущенных ему сил, он сумел продержаться.

Фродо взялся за свою задачу из любви: он хотел спасти свой мир от беды за счет себя, если только получится. И он начал свой путь в полнейшем смирении, сознавая, что совершенно не годен для этой задачи. По настоящему он взялся лишь сделать то, что сможет: найти дорогу, и идти по ней насколько хватит сил. Он сделал это. И мне лично не кажется, что когда его разум и воля были сломлены под пыткой и демоническим прессом, он потерпел моральное моражение. Тогда пришлось бы называть моральным поражением и его физическую гибель, если б он, например, был задушен Горлумом или раздавлен обломком скалы.

Так же рассудили Гэндальф, Арагорн и прочие, узнав полную историю его путешествия. Уж конечно, Фродо не скрыл бы ничего! Но совершенно другое дело, что он сам думает по этому поводу.

В первый момент у него нет чувства вины: к нему вернулись покой и рассудок (... И это был Фродо, бледный, измученный, но снова прежний ...). Затем он думает, что жизнь его закончена, принесена в жертву, и что он очень скоро умрет. Но он не умирает, и можно заметить нарастающий в нем внутренний разлад. Первой замечает это Арвен, и дает ему жемчужину для поддержания духа, и думает о том, как его исцелить.

(Явно не показывается, каким образом она это устроила. Она, конечно, не могла просто отдать ему, по ее выражению, свое место на корабле. Для всех, кроме эльфов, вход на Запад закрыт, и открыть его может лишь особая власть, воля Валаров, с которыми у Арвен нет прямой связи, тем более после выбора ею смертной участи. Имелось в виду то, что Арвен первая задумалась об отправке Фродо на Запад, и что она подала за него прошение Гэндальфу (напрямую или через Галадриэль), и как один из аргументов она использовала свое собственное отречение от права уйти на Запад.

Ее самоотречение и страдание переплелись со страданиями Фродо - оба были частью плана возрождения людского владычества. Поэтому ее мольба была особенно действенной, а ее план и вправду напоминал обмен. Несомненно, что именно Гэндальф своею властью удовлетворил ее просьбу. Из Приложений ясно видно, что он - посол Валаров, и фактически их полномочный представитель в борьбе с Сауроном. Он также в особых отношениях с Сэрданом Корабелом, который отдал ему свое кольцо и таким образом стал подчиняться Гэндальфу. А так как Гэндальф и сам отправлялся на этом корабле, не должно было возникнуть никаких проблем ни с посадкой, ни с высадкой, если можно так выразиться.)

Постепенно Фродо "сходит со сцены", все меньше делает и говорит. И мне кажется, внимательный читатель должен понять по размышлении, что Фродо в свои черные дни, когда он осознает себя раненным "ножом, жалом, зубом и тяжкой ношей", мучается не только воспоминаниями о кошмарах прошлого, но и неразумными самоупреками, когда все сделанное им, да и он сам, кажется ему полным фиаско. "Хотя я и могу вернуться домой, это будет не то: я сам уже не тот". Это, очевидно, искушение из Мрака, последний проблеск гордости: желание вернуться героем и недовольство своей ролью простого орудия добра. К этому примешивается другое искушение, более темное и более достойное (в каком-то смысле), так как Фродо фактически так добровольно и не расстался с Кольцом: и его искушает сожаление о потере Кольца, и желание им обладать. "Его больше нет, и все темно и пусто", говорит он, очнувшись от приступа своей болезни в 1420.

"Увы, не все раны излечиваются", говорит Гэндальф - по крайней мере, в Средиземье. Фродо послали или позволили уйти за Море, чтобы исцелить его, если это возможно, до того, как он умрет. Так как в конце концов он должен умереть: смертный не может вечно пребывать на Земле, или во Времени. Так что Запад для него - и чистилище, и награда, какой-то период покоя и размышлений, и понимания своего места среди малого и великого, период, проведенный все еще во Времени, среди извечной красоты "Непорочной Арды" - Земли, незапятнанной злом.

Бильбо тоже уходит. Несомненно, что это дополнение к плану - идея Гэндальфа. Гэндальф питает слабость к Бильбо еще с его детских лет. Но его берут также ради Фродо - трудно представить хоббита, даже прошедшего через такое, как Фродо, счастливым без компании себе подобного, даже и в земном раю. А Бильбо - тот, кого Фродо любит больше всех. Но Бильбо и самому нужно, да он и заслужил, благодеяние. На нем все еще след Кольца, который нужно уничтожить: гордость и собственническое чувство. Конечно, он уже стар, и слегка выжил из ума, но этот черный след все еще виден. "А что с моим кольцом, Фродо, которое ты унес?" А когда он вспоминает о происшедшем, его немедленная реплика: "Как жалко! Я б хотел увидеть его снова". Что касается награды для него, то его последним заветным желанием было бы приобщение к "настоящему эльфийскому", и знакомство с подлинниками тех легенд и поэм, которые так его восхищали.

Понятно, что весь план был обговорен и согласован (Гэндальфом, Арвен и прочими), до речи Арвен. Но Фродо не сразу его принимает, все, что подразумевалось, доходит до него постепенно, по размышлении. Поначалу должно было казаться, что в таком путешествии нет необходимости, или по крайней мере его можно отложить на неопределенное время. То, чего ему действительно хочется - это очень понятное хоббитское (и человеческое) желание просто стать "прежним", вернуться к привычной жизни, которая была прервана. Но уже на пути от Ривенделла он внезапно осознает, что это для него невозможно. Отсюда его "Где мне найти покой?". Он знает ответ, и потому Гэндальф молчит. А что касается Бильбо, вполне возможно, что Фродо сперва не понял, что имела в виду Арвен, когда сказала: "Он больше не будет совершать больших путешествий, за исключений одного". Во всяком случае, он никак не связал это с собой, со своим уходом. Арвен говорит это, когда он еще молод, ему в 3019 всего лишь 50, а Бильбо на 78 лет старше. Но в Ривенделле он начинает понимать положение вещей. О его тамошних разговорах с Элрондом книга не повествует, достаточно того, что открылось в их прощании (... Ищи Бильбо в лесах Удела. Я буду с ним ...). Уже после первого недомогания (5 октября 3019 года), Фродо должен был думать о Море, хотя все еще и отталкивая окончательное решение - уходить с Бильбо, и уходить ли вообще. Он решился, несомненно, после мучительной болезни в марте 3020.

Сэм в общем-то должен вызывать любовь и улыбку. Но некоторых читателей он раздражает и даже бесит. Я могу хорошо это понять. Все хоббиты порою так на меня действуют, хотя я все равно их обожаю. Но Сэм может быть совершенно несносным. Он наиболее типичный хоббит из всех прошедших перед нами на страницах книги, и следовательно, у него в большой степени присутствует качество, которое даже сами хоббиты порой переносят с трудом - вульгарность. Под этим я имею в виду не просто приземленность, но и умственную близорукость, которая к тому же гордится собой, самодовольство (в разных вариантах) и самоуверенность, и готовность делать выводы и вешать ярлыки, ничего толком не зная - в виде сентенций обывательской "мудрости". Мы знакомимся близко только с несколькими хоббитами в тесной компании, причем эти хоббиты наделены особым даром: они могут чувствовать прекрасное и уважать то, что выше их, и бороться со своим простецким самодовольством. Но представьте Сэма без его образования у Бильбо и его восхищения эльфами! Это нетрудно. Семейство Коттонов и отец Сэма (после возвращения странников) дают о том достаточное представление.

Сэм самоуверен, и в глубине души немного тщеславен, но его преданность Фродо изменила это тщеславие. Он не считает себя героем или даже храбрецом, и вообще замечательным в чем-либо, кроме службы и верности своему хозяину. Сюда включается (должно быть, это неизбежно) также гордость и ревность, которые трудно отделить от преданности в несущем такую службу. И во всяком случае это не дает ему понять до конца своего любимого хозяина, и следовать за ним в его постепенном восхождении к благородству, и не дает ему заметить проблеск добра в почти погибшей душе. Он, очевидно, не вполне понимает цели Фродо и причину его плохого настроения в инциденте с Запретным Прудом. Если б он лучше понимал, что происходит между Фродо и Горлумом, все могло бы кончиться совершенно иначе. Для меня, должно быть, самый трагический эпизод во всей истории тот, что в конце второй книги, когда Сэм не сумел заметить полной перемены в тоне и поведении Горлума. "Ничего, ничего", сказал Горлум тихонько. "Добренький хозяин!" Но его раскаяние не состоялось, и вся жалость Фродо пропала впустую. Логово Шелоб стало неизбежным.

Все это следует из логики повествования. Сэм вряд ли мог поступить иначе. (В конце концов и он приходит к жалости, но для Горлума это слишком поздно) Но если бы он тогда прозрел, чтобы случилось? Тогда бы они по-другому пробрались бы в Мордор и по-другому шли бы к Горе, да и конец был бы другим. Главный интерес сместился бы к Горлуму и его борьбе между его раскаянием и новой любовью с одной стороны, и Кольцом с другой. И хотя эта любовь усиливалась бы с каждым днем, она не смогла бы побороть власти Кольца. И мне кажется, что каким-то вывернутым и жалким образом Горлум попытался бы удовлетворить обе страсти. Очевидно, в какой-то момент незадолго до конца он украл бы Кольцо или в бешенстве отнял бы его (как оно и случилось в этом сказании) Но удовлетворив желание иметь Кольцо, я думаю, он затем пожертвовал бы собою ради Фродо и сам своею волей бросился бы в пропасть.

Я думаю, что его частичное воскрешение любовью сказалось бы в том, что объявив Кольцо своим, он обрел бы более четкое понимание происходящего. Он тогда столкнулся бы со злой волей Саурона, и тут же понял бы, что он не может использовать Кольцо, и что у него не хватит сил и власти удержать его и не отдать Саурону: и единственное, что можно сделать, чтобы оставить Кольцо себе и навредить Саурону - это уничтожить его вместе с собой, и как в мгновенной вспышке он вдруг понял бы, что это было бы и величайшим благодеянием для Фродо. Фродо в книге фактически объявляет Кольцо своим, и очевидно, и он тоже увидел бы все это и все понял, но у него не было времени - его тут же атаковал Горлум. Когда Саурон узнает о захвате Кольца, он может надеяться только на его власть: что новый владелец не сможет расстаться с Кольцом, пока Саурон не подоспеет и не займется им. Фродо тогда, вероятно, если бы Горлум на него не напал, пришлось поступить бы также: броситься в пропасть вместе с Кольцом. Если б он этого не сделал, все бы кончилось полным крахом. Интересный вопрос, в общем-то: как бы действовал Саурон и как бы Фродо сопротивлялся. Саурон сразу же выслал назгулов. Они, естественно, получили подробные инструкции, и никоим образом не могли заблуждаться в том, кто подлинный властелин Кольца. И носитель его не был бы для них невидимым - наоборот, и более уязвимым для их оружия. Но ситуация тогда коренном образом отличалась бы от той, что была на Заверти, где главным мотивом Фродо был страх и он пытался (тщетно) использовать Кольцо только чтобы спрятаться, став невидимкой. Но с тех пор он стал сильней. И были ли они застрахованы от мощи Кольца, когда он начал пользоваться им как орудием власти и подчинения?

Не в полной мере. Я не думаю, что они смогли бы напасть на него, или захватить и удержать в плену, им пришлось бы подчиняться, или делать вид, что они подчиняются, любому его приказу, если этот приказ не противоречит заданию, возложенному на них Сауроном, который управляет ими через девять Колец. Это задание - убрать Фродо от Роковой Расселины. Как только он потеряет способность или возможность уничтожить Кольцо, конец будет неизбежным - разве что подоспела бы помощь со стороны, что очень, очень маловероятно.

Фродо стал сильной личностью, но эта сила особого рода - сила духа скорее нежели ума или тела. Его воля теперь значительно крепче, чем вначале, но она закалилась в постоянном сопротивлении Кольцу, и была направлена на его уничтожение. Так что теперь, чтобы овладеть Кольцом (или чтобы оно овладело им, что в такой ситуации то же самое), ему необходимо время, много времени; прежде чем его воля и гордость сможет соперничать с враждебной мощной волей и побеждать ее. И даже тогда, и еще долгое время, его действия и приказы казались бы ему "хорошими" и на благо другим, не только на благо себе.

В итоге сложилась бы ситуация, которую можно описать так: маленький храбрец с оружием разрушительной силы против восьмерки (король-мертвец к тому времени лишился своего обличья и абсолютно бессилен) свирепых, могучих и искусных воинов , вооруженных отравленными клинками. Слабость храбреца в том, что он еще не знает, как пользоваться своим оружием, и он по своему темпераменту и по опыту своей жизни питает отвращение к насилию. Слабость же воинов в том, что оружие хоббита - вещь для них священная и повергающая их в трепет как объект их религиозного культа, который обязывает их пресмыкаться перед обладателем этой вещи. Они должны будут приветствовать Фродо как "повелителя". И затем прекрасными речами они попытались бы выманить его из Саммат Наура - например, чтобы "взглянуть на свои новые владения, и своим новым зрением окинуть его границы и осознать ту власть, которой он теперь обладает и может использовать в своих целях". И пока он, выйдя из Саммат Наура, стоял бы и смотрел вокруг, кто-нибудь из них уничтожил бы вход. А Фродо тем временем уже, скорей всего, накрепко увяз бы в мечтах о "Справедливом правлении" и т.д. - нечто вроде того, что искушало Сэма, но величественней и шире, и совершенно потерял бы бдительность. Но если он все же сохранил бы немного рассудка и понимал значение происходящего, и отказался бы идти с ними в Барад-Дур, им надо было бы просто подождать. Пока не пришел бы сам Саурон. В любом случае, пока Кольцо оставалось целым и невредимым, Фродо пришлось бы сражаться с Сауроном. Итог этой схватки очевиден. Саурон бы тут же его сверг и смешал бы с грязью, или оставил бы его в живых на вечную пытку как полоумного раба. Саурон не боялся бы Кольца! Оно его собственное и под его контролем. Даже издалека он мог тянуть его к себе и заставлять его работать на свое возвращение. А в его присутствии только очень немногие того же ранга, что и он, могли бы надеяться удержать Кольцо. Из смертных никто не мог бы, даже Арагорн. В схватке за Палантир у Арагорна было на него право, как на свою собственность. И между ними было большое расстояние, а в мире, в котором возможно воплощение великой мощи в уязвимой плоти, эта мощь должна быть тем сильней, чем ближе ее обладатель. Саурон, должно быть, был настоящим чудовищем. Он воплотился в обличье человека нечеловеческого роста, но не гиганта. В своем предыдущем воплощении он мог скрывать свою подлинную мощь, и выглядел как властный человек могучего сложения, с истинно королевскими манерами и статью.

Из остальных разве что Гэндальф мог бы соперничать с ним, как посол Высших Сил и существо того же уровня, что и они: бессмертный дух, принявший плотскую форму. В главе "Зеркало Галадриэли" говорится, что Галадриэль тоже считала себя способной управлять Кольцом и победить Черного Властелина. Если так, тогда и Элронд был на это способен, как и другие хранители Трех. Но это дело другое. Здесь мы видим в действии лукавство Кольца, внушающего человеку превратное представление о его силах. Но об этой ловушке Великие знали, и не поддавались на обман, как видно из слов Элронда на Совете. Галадриэль тоже преодолела искушение, придя к твердому решению после долгих раздумий. Но они могли бы победить Саурона в духе Саурона: создать империю с железной дисциплиной, громадным войском и военной машиной, и затем бросить Саурону вызов и победить его силой. Схватка с Сауроном один на один даже и не рассматривалась ими. Но можно представить Гэндальфа в такой ситуации. Все висело бы тогда на волоске. С одной стороны - принадлежность Кольца Саурону по праву, с другой - превосходящая сила, так как Саурон на самом деле Кольцом не обладает, и , возможно, ослабил себя растратой своей воли на подавление своих подданных. Если бы победил Гэндальф, для Саурона это было бы то же самое, что и уничтожение Кольца: для него оно было бы потеряно навеки, и он бы потерял свой облик. Но Кольцо бы осталось, и стало бы в итоге главным хозяином. Гэндальф как Властелин Кольца был бы куда хуже Саурона. Он остался бы уверенным в своих знаниях и в себе, но стал бы также и самоуверенным. Он управлял бы всем и распоряжался бы всеми с целью облагодетельствовать своих подданых, согласуясь со своей мудростью (которая была и осталась бы великой). Но если Саурон и множил зло, с добром он его не смешивал, и потому добро всегда можно было распознать. При Гэндальфе добро бы ненавидели, и не отличали бы от зла.

перевод Миссис Аксман